Камень Грома (Канамэиси)

В связи с продолжающимися землетрясениями в Кумамото мы решили напомнить, каковы были масштабы разрушений в прошлом, -- в частности, при землетрясении Оми-Вакаси годов Камбун (1662). С позволения переводчика предлагаем репортаж о тех событиях, сделанный известным писателем Асаи Рёи.

Камень Грома (Канамэиси)

От переводчика

Большое землетрясение, которое случилось в Японии 11 марта 2011 года вблизи г. Сэндай преф. Мияги и сопровождалось разрушительным цунами, послужило для нас поводом обратиться к репортажу о землетрясении трёхсотлетней давности.

В 1662 году в районе Киото произошло сильное землетрясение, и был человек, который записал свои впечатления о происходящем. Это был Асаи Рёи (1612-1691) ― современник знаменитого Ихара Сайкаку.

Асаи Рёи родился в семье буддийского священника, и, вероятно, с детства был начитан. Став монахом направления Истинной школы Чистой Земли (Дзё:до-синсю:), большое значение он придавал вопросам этического воспитания. Вместе с тем, диапазон интересов Рёи был чрезвычайно широк. Среди его сочинений есть не только дидактические сборники ― «Двадцать четыре примера сыновней почтительности в Японии» (Ямато нидзю:сико:), «Примеры осуществления Трёх почитаний» (Санко: ко:дзицу дзу, пер. с корейского), но и исторические повести, как «Записи о девяти поколениях рода Ходзё» (Хо:дзё: кудайки), обращался он и к темам из китайской истории, например, в «Повести о Ян Гуйфэй» (Ё:кихи моногатари). Известны его сочинения о сверхъестественном ― «Повесть об Абэ-но Сэймэе» (Абэ-но Сэймэй моногатари), «Кукла-талисман» (Отоги-ко:бо), «Игрушечная собачка» (Ину харико), он создавал и сборники буддийских поучений о пользе восхваления имени будды Амида.

Несколько рассказов Асаи Рёи в переводе Т. Редько-Добровольской были опубликованы в сборниках переводов японской новеллы, но в целом этот автор остаётся почти неизвестным русскоязычному читателю. Между тем, в Японии недавно издано полное собрание его сочинений, он считается одним из авторов, определивших тематику и стилистику городской литературы периода Эдо, и отсутствие переводов хотя бы некоторых важнейших его произведений препятствует пониманию этапов развития эдоской литературы. В будущем мы планируем восполнить этот пробел, пока же представляем репортаж Асаи Рёи о землетрясении в центральной Японии 1662 г.

Название «Канамэиси» буквально значит «замковый, скрепляющий камень». Камень с таким названием есть в святилище Касима-дзингу. Согласно легенде, приведенной в конце этого произведения, землетрясения происходят от движений огромного дракона (впоследствии в легенде он трансформировался в сома), на котором покоятся Японские острова. Почитаемый в Касима-дзингу бог грома, свернув дракона в кольцо, удерживает на месте его голову и хвост при помощи каменного шеста, известного как «замковый камень», или «камень-скрепка». Из соображений соответствия заглавия смыслу произведения, постоянным мотивом которого является громоподобный грохот, производимый землетрясением, мы сочли уместным несколько изменить заглавие.

Перевод выполнен по изданию: Канадзо:сисю: (Собрание записок канадзоси) / Ред. и комм. М. Таниваки, К. Иноуэ, М. Ока // Нихон котэн бунгаку дзэнсю: (Полное собрание японской классической литературы) Т. 64. Токио: Сёгаккан, 1999, С. 11-83.

Вячеслав Онищенко, Ph. D.

Университет Тохоку, г. Сэндай

Декабрь 2012

Свиток первый

Прошла весна, началось лето[1], и уже близилась самая его середина. Зацвели глицинии и керрии, у ограды распускались цветы унохана и японские гвоздики, двор как будто покрылся парчой, там цвели все виды рододендронов: сэнъё ― «Тысяча лепестков», банъё ― «Десять тысяч лепестков», ригэцу ― «Лунная груша», мэйгэцу ― «Светлая Луна». Разнёсся голос горной кукушки[2], крестьяне торопились не упустить время и высадить рисовую рассаду на поля. Слышались голоса крестьянок, поющих песни в поле, и лягушки кадзика[3], «речные олени», из любопытства выпрыгивали из воды, как будто бы могли понять, о чём поют.

1. О том, как началось землетрясение

В нынешнем, втором по счёту году Камбун, мидзуноэ-тора, было уже не так, как в прошлом[4] ― люди перестали прятаться по домам, крестьяне оживлённо общались у печей, где готовилась еда, ничего не предвещало беды, и вот, в первый день пятой луны, только наступил час Змеи[5], небо потемнело, как будто в воздух поднялись тучи пепла ― совсем не так, как бывает перед дождём или когда вечереет. «Не иначе, дракон собрался подняться в небо, как о них рассказывают. А если нет, то что же это ― тучи или дым?» ― удивлялись люди, и тут с северо-востока что-то загудело и загрохотало, и начала трястись земля. Высокородные и низкорождённые вовсе не ожидали землетрясения, а трясло очень сильно. Тут все уже поняли, в чём дело, вначале запричитали: «Мир, исправься! Мир, исправься![6]», но большие и малые постройки скрипели и раскачивались всё сильнее. Все закричали: «Пришёл уж конец нашему миру! Сейчас всё превратится в океан грязи!» ― и люди по всей столице в смятении принялись бежать к большим проспектам. Благородные дамы, что от рождения не видели солнца[7], выбегали, на завязав пояса и с распущенными волосами, босиком, позабыв стыд, и пытались спастись бегством, а крики их и описать невозможно. Один человек даже посреди всеобщего смятения сложил:

Если в доме моём Бамбуковые столбы От сотрясений земли Покосятся ― Восстанет всё вновь, как и было

Вага ио но Такэ но таруки мо Фуру на ю ни Югамаба ягатэ Ё наоси, ё наоси

2. О том, как разрушились дома по всей столице

Тут и там дома, с любовью отделанные по желанию хозяев[8], храмы и жилища монахов, святилища ― где покосился конёк, где отвалились балки или осыпалась черепица, где поломались стропила, или вырвало балки из пазов и перекосило крыши; где-то смялись или изогнулись верхние и нижние пазы створчатых окон-сёдзи, а заклинившие в косяках двери было не открыть. С перепугу суетились, не зная, что делать, или же бросались бежать ― но земля качалась, ноги заплетались, и они падали и катились по земле. А тут же рядом рушились и падали дома. Кому разбило голову мебелью, или поперечной балкой, или верхним брусом, где крепились створки сёдзи, кому-то перешибло спину упавшей стеной. Кто-то спускался со второго этажа, и ему прихватило волосы падавшим коньком крыши, кому-то зажало рукав одежды, ― такие отрезали зажатое своим мечом или кинжалом-вакидзаси и благополучно спасались, а на кого-то упало большое дерево и расплющило насмерть. Кто-то лежал израненный и кричал, как будто вот-вот умрёт. С начала времён не бывало слышно, чтоб так кричали повсюду, по всей столице. У одного человека от пережитого подкосились ноги, он грохнулся задом наземь и сложил:

Зашаталась земля ― И меня затрясло, Мои ноги и руки Продолжают трястись Так, что даже стоять невмочь!

Фуру наэ ни Аякарикэри на Тэ мо аси мо Наэ ни наэцуцу Татарэ косо сэнэ

3. О том, как погибли дети в святилище Симогорё

Первый день пятой луны ― день молений, с давних пор в этот день по всем святилищам проводят ритуал окропления и радуют богов священными плясками-кагура[9]. И в святилище Симогорё[10] в тот день собрались знать и беднота для поклонения богам и окропления. Тут начала земля сильно трястись, все перепугались, и те, кто взошёл в храм, покатились оттуда, а стоявшие на земле бросились бежать. В толкотне и давке слышались плач и крики, вопли и стенания. Среди прочих оказалось двое детей, мальчиков, на вид, должно быть, семи или восьми лет, которые потерялись и не знали, куда бежать. От испуга они растерялись, и, не представляя, что делать, в панике покрепче обхватили каменный фонарь. Фонарь в конце концов закачался, наклонился и упал, придавив обоих детей. Голова, руки, ноги, ни одного целого места не осталось ― какая жалость! Раздавленные, они тут же умерли.

Хоть все были испуганы, жалели их и громкими голосами спрашивали: «Чьи же это были дети?» А через некоторое время прибежали родители тех детей. Хоть по раздавленным телам и лицам было не разобрать, кто это, но по окровавленным одеждам они поняли, что это их дети, и матери потеряли рассудок, а отцы зашлись криком ― только рыдать они и могли, а поделать уж ничего было нельзя. «Это сон, это сон!» ― приговаривали они, собирая разбитые тела, со слезами на глазах сложили их в соломенные мешки, и люди помогли им донести тела до дома. Невозможно не сочувствовать такому их горю! Хоть и было это следствием кармы, созданной ими в прошлых жизнях, но всё же ― если бы дети умерли от болезни, то хоть было бы время смириться с утратой. Но вот так, внезапно и настолько ужасным образом лишиться детей ― тут и вчуже промочишь рукава слезами[11].

Потом я слышал, что то были дети людей, живших неподалёку от Симогорё ― владельца лавки, где продавались цитры-кото, и торговца расшитыми мячиками-мари. Дети, не сказавшись родителям, поели в осквернённом доме[12] и пошли в святилище, чтоб помолиться и поучаствовать в окроплении, и беда случилась с ними от гнева божеств. Монаху, проводившему заупокойные молитвы, было горько видеть их, и он сложил:

Так внезапно Вы погибли, раздавлены Каменным фонарём! Пусть же этот фонарь Станет вам надгробною ступой[13]!

Тотэмо хая Утихисигарэтэ Си суру кара Исидо:ро: о Горин то мо миё

4. О том, как в квартале Муромати погибла женщина

Одной женщине, которая была женой владельца меняльной лавки на пересечении проспектов Нидзё и Муромати, лишь недавно исполнилось семнадцать лет. Незадолго до того вышла она замуж и была в тягости. От сильного землетрясения, случившегося в первый день луны, не смогла она остаться в доме, взяла с собой кормилицу, няньку и девку-прислужницу, и вчетвером они пытались выбежать на пустырь. Пока они бежали, глиняная кладовая, что была рядом, враз рухнула, женщине на голову свалилась черепица и ударила по голове, кладовая повалилась, рухнула и погребла под собой всех четверых! Можно говорить о том, что это было проявлением их совместной кармы, заслуженной в прошлых рождениях, но сколь жалко их было! Жившие в доме видели, как всё случилось, кинулись разгребать, но достали лишь бездыханные тела. Ещё в ком-то теплилось дыхание, но и оно вскоре прервалось. У той убитой женщины чрево сбоку расселось, и сколь печально было видеть выпавшего из утробы ребёнка, которому было только пять месяцев, всего в крови и опутанного кишками! Подбежавшие родители и свекровь причитали: «Что же это! Что же это!», а поделать ничего уж нельзя было. Только и могли они, что проливать слёзы, не в силах понять, как же теперь поступить. Тогда остававшиеся в доме собрали тела и отвезли в храм, где насыпали над ними надгробный холм. За эту женщину скажем:

От сотрясения Развалилась, упала Черепичная кровля, А стены из глины Стали надгробным холмом!

Оонаэ ни Кудзурэтэ оцуру Мунагавара Цути дзо цуморитэ Цука то нарикэру

5. О ремонте Павильона Большого Будды, а также о том, как растерялись подённые работники

Начиная с этого случая, все глинобитные кладовые по всей столице, одни полностью осели наземь, у других обвалилась черепица и расселись стены, и не было таких, чтоб не покосились. В домах коньки крыш и балки поломались, или их вырвало из пазов, крыши перекосились, поддерживающие вертикальные балки потрескались и погнулись, а вещи, стоявшие на полках, упали на пол и разбились. Женщины и дети необычайно перепугались и всполошились, добавляя свои крики к плачу и стенаниям, раздававшимся вокруг, оглядывались, ища спасение, а многие и упали без чувств. В старину, в правление государя Монтоку, при великом землетрясении пятого дня пятой луны второго года Сайко (855) отвалилась голова у Большого Будды в храме Тодайдзи[14], что в Южной столице, как о том сказано в записях. Нынче же в Павильоне Большого Будды[15] в Киото для ремонта как раз сняли голову статуи Большого Будды. Каждый день нанимали рабочих-подёнщиков, и они колотили молотками по наковальням, разбивая металлическую статую Будды в шестнадцать дзё высотой[16]. «Дон! Дон!» ― этот грохот был слышен выше облаков на Небесах Четырёх царей и Небесах Тридцати Трёх[17], разносился до дна Великого океана и основания Мировой оси[18], и вот посреди ужасающего грохота внезапно земля сильно затряслась и Большой Будда зашатался! Подённые работники и не поняли, что это землетрясение, а решили, что приходит воздаяние от разрушаемого Будды, и вот-вот они провалятся в ад Безвозвратный[19]. Сотня работников разом возопили и сложили руки в молитве: «Славься, Татхагата из рода Шакьев! Не думали мы тебя обидеть, разрушая тебя! Нанял нас подрядчик, и мы разбирали статую по его повелению! Не наша это вина, помилуй нас, помилуй нас!» ― так просили они простить их. Десятники говорили им: «Да что это вы! Это землетрясение! Работники, не шумите!» ― но их не слушали, а те, кто были на плечах и на руках Будды, не могли ни спрыгнуть, ни взлететь, потихоньку наконец-то слезли оттуда, и лишь тогда поняли, что это землетрясение. Один из тех работников прошептал:

Затряслось, И решил я, что то Наказание Будды! Знал бы, что землетрясение ― Не стал бы слезать!

Юру кара ни Хотокэ но бати то Омоики я Наю то сирисэба Оридзарамаси о

6. О Гробнице Ушей, а также о том, как упал каменный мост на Пятом проспекте

У ворот Павильона Большого Будды с южной стороны находится холм, который называют Гробница Ушей. В старину, когда князь регент Хидэёси усмирял Корею[20], множество воинов чужой земли было убито японскими войсками, и головы собирались отослать в Японию, чтобы регент изволил их осмотреть, но голов было так много, что отрезали только уши, сложили в бочки и отослали. Регент взглянул на трофеи и сказал:

― Некому их и оплакать, станут они неприкаянными духами вдалеке от родных земель. Хоть они и враги, но жаль их! ― и тогда насыпали над ними холм, а сверху поставили ступу на вечное поминовение. В прошлом, даже во время сильнейшего землетрясения двадцать пятого дня десятой луны девятнадцатого года Кэйтё (1614), ничего не случилось с гробницей, а сейчас от сильных сотрясений холм расползся, ступа повалилась, а там, где она стояла, образовалась глубокая дыра, внушающая трепет. Один человек над этой дырой сложил:

О многие уши, Лежащие в этой Гробнице Ушей ― Скажите, слыхали ли вы О таких сотрясениях?

Мимидзука но Ооку но мими ё Кото тован Какару дзисин о Кики я цутаэси

А из глубины дыры послышался ответ:

О таком, Чтоб тряслось Всё до Китайских пределов, Нынче мы сквозь дыру Услыхали впервые!

Морокоси мо Юри я синуран Оонаю ни Има косо мими но Ана ва акикэрэ

К тому времени был построен каменный мост на Пятом проспекте, и казалось ― что бы ни случилось, ничего с ним не станется до самого прихода будды Майтрейи в грядущем, но тут обвалились мостовые балки, перекрытия, перила ― обрушились все двадцать пролётов моста. В то время люди переходили по мосту, и каменной мостовой балкой одного из них зашибло до смерти. Ещё один, живший у перекрёстка проспекта Ниси-Рокудзё и улицы Ханаямати, упал вместе с перекрытием моста и лишился чувств ― он всего лишь немного ушиб колено, понемногу оправился и добрался домой, как во сне. Сам о себе говорил: «Вот, насколько удачлив я!» ― и шумно отпраздновал своё спасение.

Множество лошадей с грузами собралось у входов на мост, и многие из них, враз ошалев, взбрыкивали и вставали на дыбы, не продвигаясь вперёд ни на шаг, хоть тащи их, хоть хлещи, и все удивлялись ― как будто бы эти лошади заранее знали, что мост упадёт! Удивительное дело.

7. О каменной пагоде в храме Киёмидзу, а также о том, как повалились каменные ворота-тории в святилище Гион

На каменной пагоде в Киёмидзу[21] зашатались и обвалились два верхних уровня. Люди, пришедшие к водопаду, и прочие паломники ужаснулись, побледнели и бросились спасаться, а когда пришли в себя и направились в обратный путь ― и не сказать, сколь страшно им было.

Каменные ворота-тории у южного входа в святилище Гион были возведены по примеру ворот храма Небесных Царей в земле Сэццу[22], высоко вздымалась их верхняя балка, прочно стояли мощные столбы-опоры, а табличку на воротах с удивительным искусством расписал сам настоятель храма Синего Лотоса ― Сёрэнъин[23], и вот, столбы-опоры от толчков грузно повалились и рассыпались на мелкие кусочки, а табличка разбилась. Перепуганные звуком падения ворот гости чайных домиков в Ясака закричали: «Это земное дно разверзается, станет всё океаном грязи!» ― и побежали на пустырь, что за храмом Кэнниндзи. Родители побросали детей, старшие братья позабыли о младших, кто-то спасался, таща за руку куртизанку, приняв её за свою жену, а кто-то выбегал в обнимку с чайным горшком, сочтя его за собственного ребёнка. Ноги у них заплетались и катились они по земле; не знали, сон это или явь, в глазах у них потемнело, в голове помутилось ― сколь плачевное зрелище то было! Были там и юнцы, развлекавшиеся в чайных домах, ― они в суете и спешке похватали соломенные шляпы, соломенные сандалии дзори, сандалии на кожаной подошве сэкида, и, забыв в доме свои мечи-вакидзаси, выскакивали на непослушных ногах. А ещё кто-то видел, как выбегал оттуда ремесленник, делавший срубы для колодцев, а было ему восемьдесят четыре или восемьдесят пять лет, и видевший то человек в насмешку сложил:

Надо же, такой старик И такой живой! Видно, много жизни в нём Что так живо из чайной Вдаль он поскакал!

Тоси такэтэ Мада ику бэси то Омоики я Иноти нарикэри Тяя но наганигэ

8. О ремонте каменной пагоды в Ясака, а также о человеке, который взобрался на верхушку пагоды

О пагоде в Ясака известно, что государь-инок Го-Тоба в младенческие лета изволил лепетать: «Если сравнить пагоду в Тодзи[24] и пагоду в Ясака, то пагода в Ясака ещё ууй-ууй», как об этом писала в дневнике Уэмон-но цубонэ[25].

Когда-то пагода покосилась, и монах Дзёдзокисо силой молитвы её исправил[26]. С тех пор тот монах не являлся в этот мир вновь, никто более не мог выровнять её молитвой, и придумали вот что ― вырыть пруд с обратной стороны, и она сама выпрямится. А как выпрямится, пруд следует засыпать.

И вот, к этому времени верхняя часть пагоды прохудилась, стала протекать, так что нужно было её чинить, и казначей храма разослал на все четыре стороны просьбу подать на пагоду хоть клочок бумаги, хоть половину монеты. Кто помоложе, те в качестве взноса взобрались наверх и чинили крышу.

В первый день пятой луны множество их поднялось наверх, они обозревали окрестности и ничего не ожидали, как вдруг случилось великое сотрясение, и пагода зашаталась так, что и не описать, основание навершия заскрипело, угловые подвески-колокольцы зазвенели. Те, что были наверху, решили, будто бы юнцы, оставшиеся внизу, раскачивают пагоду, чтоб напугать их, и в один голос закричали: «Что вы за пакость удумали! Опасно так шутить ― что из этого может выйти! Перестаньте, прекратите!» ― но посмотрели вниз и увидели, что женщины, мужчины, дети ударились в панику, выбегают из домов. Донеслись до них крики: «Сейчас ещё и эта пагода упадёт!», ― тут они поняли, что это землетрясение. Принялись спускаться, но руки у них дрожали, ноги тряслись, а пагода наклонилась и застонала. Небо на все четыре стороны как будто бы было затянуто чёрным дымом, но вот через какое-то время наконец-то перестало шатать. Только об одном были их мысли ― чтоб как-нибудь спуститься и спастись, сбежали они вниз, не помня себя, вращали от страха глазами, ни живы ни мертвы, и отправились по домам ― одних унесли в паланкине, а другие ковыляли, опираясь на палку. До сих пор кое-кто из них не может прийти в себя и страдает ночью и днём. Один человек хотел помочь храму и взбирался наверх, перебирая чётки, но тут пагода закачалась, он спустился и сложил:

Каштанник разросся ― Но вырублен весь! Молю лишь о будущей жизни, Пропало почтение К святости пагоды в Ясака…

Сиисиба но Корихатэникэри Госё:датэ Има ва Ясака но То: тогэ мо наси

9. О временных жилищах повсюду, а также о том, как клеили бумаги со стихотворением на ворота

В общем, в это время по всей столице тут и там повалились дома, покалечились люди, глиняных кладовых в столице рухнуло более двух сотен. Погибло больше сорока человек[27]. Помимо того, по разным храмам и святилищам у каменных фонарей, глиняных оград, надгробных ступ, каменных пагод ― где покосились крыши, где обрушилась черепица с коньков крыш, и по всем храмам, где были колокола, деревянные била, раскачавшись, разом ударили набат, пугая ещё больше, и душа уходила в пятки.

Пока говорили друг другу: «От рождения не упомню такого страшного землетрясения!» ― как тут затрясло вновь ― не прошёл ещё час, не оправились пока от первых толчков ― и продолжало трясти снова и снова. В первый день пятой луны днём трясло до пятидесяти шести, а ночью ― до сорока семи раз. «Уже не так сильно трясёт, как было вначале, но если так продолжает трясти, то неясно, насколько сильным будет следующее землетрясение, ― может разрушить дома и мы окажемся погребены под ними. В старину, в годы Кэйтё[28], от великого землетрясения разверзлась земля и оттуда хлестала жидкая грязь, а ещё раньше вырывался огонь и погибло множество людей[29]. И что ещё потом может случиться от нынешнего землетрясения, неведомо!» ― говорили люди, и ладони у них потели от страха, ноги были в постоянной готовности бежать, и бодрствуя, и во сне не могли они успокоиться, не могли спокойно стоять или сидеть, при каждом сотрясении разом вскрикивали в каждом доме, а малые дети плакали и кричали. Неизвестно отчего, из земных глубин раздавались удары, и по всей столице были слышны лишь шум и крики.

«Верно, дома в городе будут разрушены все без остатка. А спасти жизнь ― самое главное!» ― с такими словами знать и простолюдье, богачи и бедняки собирались перед буддийскими храмами на кладбищах, или на площадях и широких перекрёстках, вниз стелили двери и бамбуковые створки, связанные верёвками, сверху натягивали проклеенную или промасленную бумагу, и так жили по всем храмам и святилищам, на севере ― в Китано, Утино, Мурасакино, Рэндайно, у горы Фунаока, на западе ― вниз по реке Камиягава, у храма Сайиндзан, возле земляных валов деревни Судзаку, на юге ― у дороги Ямадзаки и у Девятого проспекта, на востоке ― у реки Камогава, по восточной стороне русла, до Сиогамы и речного берега у Седьмого проспекта, везде сплошь поставили такие жилища, и собирались там стар и млад, мужчины и женщины, а сколько тысяч и десятков тысяч их было ― неведомо.

Слуги, тащившие разные вещи для постройки этих жилищ с запада на восток, смешивались с толпой людей, бегущих с севера на юг, толпились и сталкивались, или же, бывало, несли паланкин, и от вновь и вновь повторяющихся толчков слуги пугались, ноги тряслись, и они с грохотом роняли паланкин, а бывало, что те, кто несли ширмы-бёбу и дверные створки-сёдзи, падали и ломали их. Не знаю, как было в старину, но панику и суету, охватившие знать и простолюдье, богачей и бедняков во время этого землетрясения, не с чем и сравнить. Одна знатная барышня сложила об этом:

Если спросит Кто-нибудь вдруг обо мне, Отвечайте ― страдаю, Даже по малой нужде Хожу в жалкой хижине[30]

Вакураба ни Тоу хито араба Коя но ути ни Сито о тарэцуцу Вабу то котаэё

Так и подошёл вечер первого дня. Хоть и слабее, чем в первый раз, но продолжало трясти беспрестанно, а к тому же начался ещё и ливень, молнии били одна за другой. «Что же случится с миром после всего этого?» ― с этой мыслью родители и дети, старшие и младшие братья держали друг друга за руки, соприкасались лбами, прижимали к себе малых детей, скорчившись в хижинах, которые сверху протекали, снизу отсырели, и не было предела страданиям их. Неизвестно, кто это начал, но стали писать на дощечках-объявлениях и расклеивали на столбах ворот переданное из государева дворца стихотворение о том, что великое землетрясение закончится:

В доме том, Что Идзанаги возвёл, Восемь коньков, Девять ворот, и одна дверь ― Здесь и живём мы[31]

Мунэ ва яцу Кадо ва коконоцу То ва хитоцу Ми ва Идзанаги но Ути ни косо сумэ

Хоть все и переписывали это стихотворение, записывали на табличках, расклеивали его на столбах ворот, но сотрясения не прекращались. Ночью трясло сорок семь раз. Высокородные и низкорождённые, все со вчерашнего дня до сих пор ничего не ели, даже вволю воды не могли напиться, лишь причитали: «Что же это? Что же это?» ― и каждый раз, как снова трясло, холодело в груди, сами собой руки сжимались, и от страха на месте спокойно им не сиделось. А старые люди говорили: «Стихотворение то сложил один человек во время землетрясения годов Кэйтё!»

Ночь прошла, а трясти не перестало. Один человек увидел, как разрушаются дома в столице, и так переделал то стихотворение:

В нашем доме Обвалились коньки, Ворота сломались, Дверь перекошена ― В хижинах живём мы

Мунэ ва варэ Кадо ва кудзурэтэ То ва югами Ми ва коягакэ но Ути ни косо сумэ

А смысл всех тех стихов понять трудно. Когда-то ходило моровое поветрие, и в каждом доме по всей столице писали стихотворение «Корзина цветов[32]» и клеили на ворота. Среди мириад листьев японских песен есть такая:

По белым облакам Лодке подобен, плывёт Храм Якусидэра. Остров Авадзи Подобен китайской сохе[33]

Сиракумо но Минэ когу фунэ он Якусидэра Авадзи но сима ни Карасуки но хэра

Это пример такого стихотворения, смысл которого тоже труден для понимания. Такие песни декламировали как заклинания люди невежественные. Большая часть этих песен ― сущая бессмыслица. Однако же бывает, что от этих песен меняется настроение и люди становятся спокойнее. Было множество примеров, что при нарывах, лихорадке, или когда в горле застревала рыбья кость, или поперхнулись японским перцем, людям становилось легче. И то, что все люди, стремясь избавиться от теснящего грудь страха, переписывали стихи и расклеивали на воротах, было глупо, но всё же и помогало им.

10. О том, как что-то летало и светилось

Наступил второй день пятой луны, а толчки всё продолжались один за другим. Те, кто долго страдал от тяжёлых недугов, роженицы, только недавно родившие, и многие другие теряли сознание, и неведомо, сколько людей померло во всей столице. Пока городские дома были покинуты жителями, ютившимися в хижинах, воры заходили туда, брали вещи и бежали оттуда. С криками «Не уйдёшь!» жители пускались вдогонку, спотыкались и падали, такой шум стоял беспрерывно.

Миновал и тот день, наступил третий, но толчки всё ещё продолжались. В это время со стороны западных гор вылетело что-то сияющее, направилось в сторону горы Хиэй, и летело небыстро. Величиной оно было с коробку, в которой хранят принадлежности для игры в раковины, испускало красное сияние, подобное пламени. Летело тихо, и скрылось в горах. Люди, видя это, шумели на разные лады: «Это неспроста! Мир разрушится, а люди погибнут!» Неподалёку от храма Миидэра в Ооцу[34] многие люди видели точно такое же.

В столице на перекрёстке Тэрамати и Третьего проспекта на юг пролетел сгусток огня, формой подобен тыкве-горлянке, к хвосту сужался, синего цвета, а когда пролетал, рассыпал за собой искры. Стали говорить: «Это ― Небесный огонь! Теперь в столице разойдётся пожар и сожжёт всё дотла!» ― и люди, жившие в достатке, задумались: «Построить бы глиняную кладовую, тогда бы, пусть огонь и сожжёт дома, с вещами и ценностями бы ничего не случилось!» ― но тщетны были надежды, почти все кладовые в столице разрушились, а те, что устояли ― у тех покосились двери, расползлись крыши, расселись стены, осыпалась глина, и даже на случай пожара сложить туда вещи было нельзя, и повезли они пожитки и ценности в храмы и святилища, которые были подальше от жилых домов, чтобы там отдать на сохранение, толпились они на востоке и на западе, на севере и на юге. А те, кому некуда было пристроить вещи, несли их на плечах, тащили на спине и сваливали во временных хижинах в большие кучи. Шум во всполошившейся столице мешался с громом землетрясений, и грохот стоял необычайный.

Свиток второй

1. О большом землетрясении в четвёртый день пятой луны

Даже когда не трясло, беспрерывно слышался гул. Гадали, идёт он из-под земли, или из чрева гор, и разнёсся слух: «Это трясётся Холм полководца[35], и не к добру это!» Десять тысяч человек, знатных и простых, сжимали ладони, мокрые от пота, привставали на цыпочках от возбуждения, жёны и дети, которых любили они, стали для них обузой, и сокрушались они, не зная, куда бежать. Хотя ничего не случилось пока, побледнели, тряслись и стенали. Какой-то глупец говорил:

― Дальше будет только хуже! Было предсказано: «В наступающий четвёртый день от большого землетрясения земля разверзнется, грязь хлынет потоком, сметёт все дома до единого, и не будет места человекам!»

Не говоря уж о простых горожанах, ― даже самые знатные и почитаемые люди распорядились устроить хижины на пепелище государева дворца, огородить с четырёх сторон ветками криптомерии и покрыть соломенными циновками, покинули дворцы и поселились там[36].

Как задумали, так с рассвета четвёртого дня знатные и простолюдье подготовились и ждали, что же случится, и вот, как только наступил час Овцы[37], со стороны Собаки и Кабана[38] послышался гул, и затрясло, хоть и не так, как в первый день, но довольно сильно, тогда десять тысяч человек, знатных и простых потеряли рассудок: «Вот оно, началось!» У дворца на Втором проспекте, перед главными воротами, задними воротами, со всех четырёх сторон земля разверзлась, башни покосились, стены осыпались, мало-мальски крупные дома были повреждены, опорные столбы соскочили с поддерживавших их камней, балки створчатых окон-сёдзи выпали со своих мест и повисли, и дома выглядели так, будто вот-вот развалятся. «Каждый четвёртый день случается большое землетрясение! В такие дни нужно быть готовым ко всему!» ― решили все, и с тех пор, хоть и изрядно трясло по двадцать-тридцать раз в день, уже не так страшились, как раньше ― может быть, потому, что привыкли. Даже когда земля не тряслась, горы беспрерывно издавали гул, и кто-то сложил:

Испугавшее нас До потери рассудка Землетрясение Осталось в горах, Слышим лишь отголоски

Кимо ва мина Цубусихатэтару Оонаю о Яма ни нокоситэ Ото о кику кана

К пятому дню пятой луны скаты крыш украшают ирисами, хоть и не все успели это сделать. Один человек взобрался на крышу, и, когда он высаживал ирисы, снова затрясло, от неожиданности он замешкался, упал, сломал себе спину и лежал ничком, еле дыша. А были и дома, которые из-за этого так и оставили наполовину украшенными. В час Змеи[39] пошёл ливень, да такой, что сплетал вместе бамбук, и оттого никто не пошёл на скачки в храме Камо, и глядеть на празднество в Фудзиномори желающих не нашлось[40].

2. О том, как Замковая гора в Фусими сдвинулась к югу

Просвета не было в тучах, лило беспрестанно, и при этом дожде, который мог сдвигать горы, тряслась земля до тридцати раз на дню. Возле столицы Северная гора, Атаго, Такао оползли, скалы обрушились и беспрерывно происходило что-то страшное. Один человек сложил:

Льёт или трясёт ― Ладно бы попеременно, Но ведь и не так! Нас трясёт, а вместе с тем Сверху ливень льёт!

Фуру нараба Тада хитоката ни Фури мо сэ дэ Наэ ни си мадзиру Ооамэ дзо уки

Жизнь в наспех построенных хижинах была нелегка, а к тому же сверху протекало, сбоку тоже заливало дождём, и любой человек в такой день промокал насквозь. Среди этой сырости свирепствовали понос и лихорадка, многие впадали в беспамятство. Потому, раз такое случилось, наверное, должны бы были почувствовать неладное? Если уж заразные болезни и странные недуги распространились, могли бы уж что-нибудь сделать, чтобы такого не было[41]?

В Фусими и в окрестностях Кохата трясло ещё сильнее, чем в столице. Само собой, старые дома, у которых к тому времени прогнили опорные столбы, обвалились коньки крыш, осыпались стены и разрушились ограды, у перекрёстка Кёбаси, в квартале Хатагоя все дома рухнули, множество мужчин и женщин погибло.

В половине ри от Кохата была гора, на которой некогда находился замок кого-то из семьи Тории[42]. Эта гора сильно затряслась и пришла в движение. К югу от неё находились дома, где жили люди. Кто-то громко закричал: «Сейчас эти дома засыплет! Спасайтесь скорее!» ― и люди, жившие там, похватав наспех, что могли, побежали, обгоняя друг друга, а Замковая гора вскоре поползла, засыпав более двадцати жилых домов, перегородила маленькую речку и остановилась.

Эта Замковая гора сдвинулась к югу больше, чем на восемьдесят кэн[43], засыпала много заливных и суходольных полей. Там, где раньше стояла гора, теперь стало ровное место, били родники, а если наступить, то земля шаталась под ногами, и было такое чувство, будто бы спустился на самое дно ада, а потом оно стало чем-то вроде болота. Дома завалило на глубину в один дзё[44], и к ним прокапывались, чтобы забрать вещи и утварь. Опасное это было занятие. Один человек, видевший, как гора движется на юг, сложил:

Горы все Перебрались в долины ― Это всё оттого, Что напуганы землетрясением И убежать стремятся[45]

Яма но мина Уцуритэ симо ни Ёру кото ва Наю ни фурарэтэ Тобу то нару бэси

Сколь опасно ― Напугана тряской, Себя позабыв, Сбежала Замковая гора Туда, где не будет трясти!

Абунаку мо Наю ни ва кимо но Цугуруру ка Сирояма нигэтэ Юрадзу мо араран

Дальше к югу, в деревне Удзи, возле Хасэ, что в земле Ямато, в Нада, что в Хёго, в земле Цу, в Амагасаки, вдоль дороги в Харима немного трясло. В Осака, в Сакаи, что в Идзуми, в окрестностях Сайга, что в Кисю, тоже изрядно трясло, но не так, как в столице и в Фусими. К востоку, до пределов Одавара в земле Суруга, по всей земле Овари, от замка Кувана в Исэ, трясло, чем ближе к столице, тем сильнее, и замок на горе Камэяма пострадал. Особенно повреждён был замок Дзэдзэ в земле Оми ― главная башня замка сильно покосилась, все стрелковые башни разрушились, пострадали многие жилые дома, зато с каменной оградой замка ничего не случилось.

3. О потопе в Комацу в земле Кага

В землях к северу от столицы, до Вакаса и Куцуки, до Цу в Цуруга, что в земле Этидзэн, трясло сильно, а дальше на север, вокруг Северной усадьбы в Фукуи, немного потрясло и на этом закончилось.

В усадьбе Комацу в уезде Номи земли Кага землетрясения не было, в двадцать девятый день четвёртой луны лил ливень, в горах и долинах к северо-востоку оттуда вылезли раковины-хорагай, а за ними стала хлестать вода, разрушая горы и затопляя долины, размывала горные поля, продолжая прибывать, собиралась в один поток, быстро прибывающая вода шла стеной высотой более одного дзё, переполняла пруды и реки, залила дома в Комацу, и на следующий день, в первый день пятой луны, ни ограды, ни стены не смогли устоять, были смыты, и вода заполнила дома. Всё происходило так внезапно, что растерялись и всполошились богатые и бедные, взобрались на крыши домов. Вода поднялась до кровли, и едва не захлёстывала коньки крыш, неслась она быстрым, как летящая стрела, потоком. Нашли бы лодку, чтоб оттуда уплыть ― да с течением бы не справились ни продольным, ни поперечным веслом. Люди бледнели от страха, имущество и утварь уплыли, отборный шёлк намок, и убытков было не счесть. Однако же не слышал, чтобы кто-то утонул. А вода вскорости ушла, и опасность миновала. Один человек предавался полуденному сну, когда нахлынула вода туда, где он спал, плеснула ему на голову, он пробудился, и, растерявшись и всполошившись, взобрался на крышу и так сложил:

Ни сном и ни духом Не чаял, дом мой зальёт Тем потоком, Что сонному мне В уши плеснул и меня разбудил!

Омоиёрадзу Иэ мадэ хитасу Оомидзу но Нэмими ни иритэ Юмэ дзо самэкэру

А ещё были путники, которых захватило врасплох, бросили они поклажу, что держали в руках, вылавливать её было недосуг, только жизни свои и спасли. Множество людей занималось обработкой полей, ― побросали они лопаты и мотыги, побежали со всех ног, были среди них такие, у кого смыло дома, и они в растерянности разыскивали жён и детей, не зная, что делать. А ещё был человек, спасался он, не чуя под собой ног, а вслед за ним стремительно неслась вода и захлёстывала уже ему за ворот. Со страху убегал он без оглядки, пронёсся через мост Имаи, добежал до места, которое называют Юбурибаси ― «Шаткий мост», и там взобрался на гнилое и мёртвое шелковичное дерево, огляделся ― воды неслись сплошным потоком, как будто разливалось море. Он решил, что и здесь оставаться не стоит:

Даже в названьи самом Звучит, что вот-вот упадёт «Шаткий мост» ― И мне бы тоже не стоит Оставаться в этом потопе!

Отисо:на На ни косо арикэрэ Юбурибаси Коно оомидзу ни ва Ирарэмоосану

Такие слова бросил он на ходу и бегом подался в монастырь Дайсёдзи, чтоб уж наверняка спастись.

4. О разрушениях в Этидзэн, в Цу в земле Цуруга, а также в Госю

В Цу, что в земле Цуруга, море взбурлило, потемнело, как ночь, и разнёсся грохот. Все люди, жившие в посёлке поблизости, говорили: «Вот, поднялись волны в Четырёх морях, и Цуруга станет прахом на дне морском!» ― и, только они это сказали, дома, рядами стоявшие на берегу, и глинобитные хранилища заскрипели, пошатнулись и враз покосились, родители позабыли о детях, старший брат не помнил о младшем, бросились бежать один вперёд другого, побежав, падали оттого, что ноги заплетались, снова поднимались, бежали и собрались у водопада Уривари в святилище Кэхи[46]. И в Канэгасаки у подножья горы были небольшие разрушения, но с храмом Каннондо ничего не случилось. А выше, в деревне Хикида, у постоялого двора в горах на Ситирихан ― Дороге в семь с половиной ри, дома, стоявшие под горой над долиной, засыпало оползнем с горы, и кое-где погибли люди. Гора Арати тоже оползла и засыпала одну долину, но сосна, у которой Господин Судья ставил ковчежцы[47], уцелела.

В Госю[48] из всех домов, что стояли на берегу озера Бива в бухте Кайдзу, семь или восемь лишь покривились и покосились, но ни один не рухнул. А те, что были дальше в горах, сложились, рухнули и лежали, как фишки для шахмат-сёги, все без остатка, погибло там более ста сорока человек, а раненых было ещё больше. На станции Имадзу устояло лишь четыре-пять домов, прочие же упали, и там тоже были пострадавшие. От толчков земля просела на пять сяку[49]. На станции Оомидзо тоже разрушились все дома и начался пожар. Многих людей это застало врасплох, и они погибли. На станции Катада, в посёлках «на берегу в Мано[50]», неповреждённых домов не было. Между Хира и Комацу было ещё хуже, дома рушились, людей давили оползни и засыпало землёй, и таких было множество. В бухтах в Оцу дома покосились и разваливались, и ни одно из рисовых хранилищ даймё не осталось неповреждённым.

5. О разрушениях в Куцуки и у реки Кадзура

Город у замка Обама, что в земле Вакаса, трясло весьма сильно, но разрушений домов было немного. В месте, называемом Куцуки, землетрясение было сильное, замок разрушился и множество людей пострадало. Гора оползла, навалилась на городские дома, они падали, кого-то придавило крышами и внутренними балками и расплющило, другим поломало руки и ноги балками, поддерживавшими крышу, или разбило голову, или же сломало грудь и переломало рёбра, внутренности вываливались, хлестала кровь, и так погибло более ста человек. В покосившихся домах не стихали горестные стенания родителей, потерявших детей, старших братьев, чьи младшие братья умерли раньше них, супругов, разлучённых смертью. Оползни с гор порушили дома в деревнях Хосокава, Куванагава и прочих, и много людей погибло.

А особенно в месте, что называется Кадзурагава, ― с одной стороны там в долине течёт стремительная река, а с обратной стороны горная гряда, там рубят лес, жгут уголь, тем и живут ― было редкое по силе землетрясение, гора за селением разломилась надвое, с грохотом обрушилась сверху на ряды домов, завалила речное русло, преградив путь стремительно бегущей воде, и она начала скапливаться. Там получился настоящий омут, вода прибывала день и ночь, становилось всё глубже. Настолько внезапно всё это случилось, что застигнутые бедствием врасплох жители той деревни разбегались во все стороны, хотя бежать было некуда, и живые были погребены под толщей земли. Как это ужасно! От всей деревни осталось лишь четверо или пятеро человек, которые тогда были в других местах по делам. Из всех жителей деревни Кадзурагава выжили только они, а всех прочих тогда завалило.

После того два, три дня из-под земли глухо доносился плач мужчин и женщин, но были они завалены глубоко, на один или два дзё[51] под землёй, раскопать и вытащить их было невозможно, и слышавшие то люди проливали слёзы, а через четыре-пять дней голоса стихли. Сколь же горько было представлять, как стенали и плакали, не имея возможности выбраться, выжившие между балками, стропилами и утварью, что не давали земле упасть! Потом продолжало трясти днём и ночью, и горько было знать, что те люди наверняка уже погибли. Один человек проходил там, услышал из-под земли людской плач и сложил:

Великое горе! Плачи слышны В Кадзурагава ― То плачут те, кого завалило Землетрясением

Ито аварэ Наку дзо кикоюру Кадзурагава Наэ ни удзумиси Хито но коэгоэ

6. О том, как женщина попала в трещину, а также о том, куда закатился мешок риса

Вообще говоря, невозможно описать кистью все разрушения гор, домов, святилищ и храмов повсюду. В районе Китаяма земля треснула и расселась на две стороны. Обеими ногами попала туда молодая женщина, и уж начала было падать в земные глубины. Люди её подхватили и удержали, стали тащить ― а она застряла. С трудом спасли её, лишившуюся чувств. Вскоре она пришла в себя и рассказала: «Как оказались ноги в трещине, их как-будто что-то тянуло вниз, и меня охватил ужас. Стали меня тащить ― казалось, ноги мои оторвутся, и при этом снизу из-под земли их обдавало жаром, как будто охватило пламенем!» Все десять ногтей на ногах у неё почернели и отвалились. От коленей и ниже ноги были обожжены, как будто огнём или кипятком.

В одном из домов недалеко от замка Ёдо во дворе устроили погреб и сложили туда три коку[52] риса. От землетрясения земля у погреба расселась, и один из соломенных мешков с рисом упал вниз. «Не пропадать же добру! Выкапывайте!» ― распорядился хозяин, стали копать, но, сколько ни копали, мешка не было. Докопали до воды, а всё не нашли. «От сотрясений небось укатился куда-то!» ― решили они, раскопали на два кэн[53] с четырёх сторон, и всё равно мешка не было. Так и не узнали, куда он подевался ― то ли уплыл в подводный дворец Царя-дракона, то ли провалился в Золотую землю[54]. А когда копали, от земли исходил жар. Слышал я, что землетрясения ещё продолжаются, и сложил:

Тот мешок, Что закатился В самую земную глубь, ― Неужели прорастёт Землетрясением[55]?

Ти но соко ни Юрисидзумэтару Комэдавара Наэ ни ва корэ я Танэ то нару раму

7. О паломничестве в святилище Тоёкуни

Люди, живущие вдоль дороги в Фусими, зарабатывают на жизнь прядением шёлковых нитей. Для прядения длинных нитей городские дома не очень подходят, они идут на конное ристалище при храме Тоёкуни и там прядут нити изо дня в день. Это ― просторное и потому подходящее место для прядения. В первый день пятой луны они тоже были здесь, пряли, и когда всю столицу и ближние земли сотрясло великое землетрясение, так испугавшее жителей, что всё в столице смешалось, ― возле Тоёкуни ничего не колыхнулось. Паломники туда почти не ходили, и тамошние жители потом спрашивали: «Что там сегодняшнее землетрясение, сильно трясло? Мы ничего не знаем!»

Один сказал другому, и пошло ― как известно, слухи разлетаются быстро, и скоро разнеслось по всей столице: «В Тоёкуни землетрясения не было! То, что ни одна постройка ничуть не пострадала ― тому подтверждение! Чудесное дело!» ― и жители столицы, чьё сердце переменчиво, богатые и бедные, высокородные и низкорождённые, толпой направились в паломничество, подобно муравьям в Кумано. Никто младше шестидесяти лет от рождения не испытывал ещё такого сильного землетрясения; от страха у них помутилось в голове, сдавило грудь: «Может, божество защитит нас?» С этой надеждой в душе поспешили они один вперёд другого в храм, о котором обычно и не вспоминали, от перекрёстка Третьего проспекта и улицы Тэрамати и до святилища Тоёкуни было не протолкнуться от толп мужчин и женщин, старых и молодых, которые торопились на поклонение. Перед божеством выросли горы бросаемых в подношение риса и монет. Люди, сложив руки в молитве, возглашали: «Славься, великий светлый бог Тоёкуни!» С тех пор, как в восемнадцатый день четвёртой луны четвёртого года Кэйтё была получена табличка для храмовых ворот и божество получило имя «великий светлый бог Тоёкуни»[56], такого наплыва паломников ещё не бывало.

В старину в землях Ооми и Ямасиро было множество служек и монахов при святилищах, а возглавляли их двое жрецов-каннуси[57]. Святилищам предоставляли земли во множестве, жрецы-каннуси благоденствовали, восемь дев, служащих богам, пять отроков, исполняющих священные танцы-кагура, служили при каждом божестве, громко звучали барабаны в руках храмовых служек, звон священных колокольцев вторил шуму ветра в соснах, и сколь благодатно то было! Но времена менялись, каннуси и монахи от безысходности разбрелись кто куда, с таким тщанием сработанные постройки святилища долгие годы окутывали туманы, увлажняли росы, никто их не чинил, и сколько ни смотри ― не увидишь следов ворот-тории или двухъярусных ворот, прекрасные ограды покосились и повалились, изображения знаменитых поэтов, украшавшие святилище, облупились так, что было уж не разобрать, кто из них кто. Крыша протекла и покосилась, во дворе буйно разрослись травы, и в заброшенное святилище не заходил никто, лишь раздавались крики лис и сов. Только сейчас богатые и бедные, высокородные и низкорождённые повалили сюда так, что не протолкнуться; было в этом что-то неправильное. При святилище никто не служил, так что, хоть людей было множество, фонарей никто не зажигал, танцы-кагура, само собой, тоже не нашлось кому исполнить, и выглядело оно печально.

И вот, каждый из пришедших на поклонение людей вырвал клок травы, унёс с собой и повесил на крыше своего дома. Не знаю уж, кто и почему это придумал и первым начал. Мисканты во дворе повырвали, ветви сосен и криптомерий обломали, и двор опустел. По всей столице высокородные и низкорождённые надеялись, должно быть, что снизойдёт на них расположение Тоёкуни, и дома не будет трясти, если они привесят на дома траву. Глупо они заблуждались, и сколь смехотворно то было.

В то время вели запись домов, которые были повреждены землетрясением. Когда переписчики ходили по домам, опять же, неизвестно кто, пустил слух: «В такое время совершать поклонение святилищу Тоёкуни было нельзя! Перепишут дома, на которых висит трава из святилища, и накажут хозяев, чтоб другим неповадно было!» ― когда разнеслась эта весть, жители спали с лица, в спешке и замешательстве стали срывать с домов травы, сорванные в Тоёкуни, и прятать, и это тоже было отвратительно. С тех пор дом за домом перестали совершать паломничества в Тоёкуни.

8. О слухах в столице

Во время этого землетрясения в Кагураока в Ёсида, в деревне Окадзаки и в прочих местах не то, чтобы не трясло, но и не то, чтоб сильно. Да и в Тоёкуни ― нельзя сказать, что совсем ничего не было, просто трясло несильно, и, хоть немного и попортило, но не разрушило постройки. Если считать за чудо то, что постройки уцелели, то придётся счесть, будто бы те святилища, которые пострадали, были лишены присутствия божественного духа. В земле Цу ворота-тории святилища Сумиёси распались на двадцать пять частей, и в святилище Гион каменные тории упали и разбились[58]. Что же, неужели и в Великих храмах нет божественного духа, что они тоже пострадали? Бывает, что из-за качества земли совсем рядом здесь трясёт сильно, а там трясёт слабо, и ничего странного тут нет.

В столице ходили разные слухи. Прошлой весной, когда Луна и Солнце покраснели, как киноварь[59], и когда в четвёртой луне посреди двадцать седьмого дня четвёртой луны свет Луны, Солнца и звёзд был виден в одночасье, кто-то говорил: «Это от избытка инь и недостатка ян, тут ничего не поделать!» А в конце концов случилось это великое землетрясение, и на протяжении нескольких лун продолжало трясти. Бывало, один раз в два-три дня, а то и два-три раза в четыре-пять дней, и так до сих пор.

Один слепой, живущий возле Второго проспекта, предсказывал судьбу по голосам людей. Предсказывал он хорошо, и потому его часто спрашивали о землетрясениях, и он говорил: «В такой-то день случится несчастье, будет большое землетрясение!» ― но так ни разу не угадал, всё время промахивался. Оно и хорошо, что предсказания этого слепого не сбывались, но знатные господа так превозносили его: «Он предсказал то, он предсказал это!» ― какое недомыслие! В «Повести о доме Тайра» говорится о слепом предсказателе. Только там не написано, что его расхваливали власть имущие. Вероятно, подобно Ли Чжу[60], предсказатели видят конец света, а нынешнее время они увидеть не в силах.

Весной прошлого года на востоке появилась странная звезда, она была видна каждое утро. «Это Кобисэй ― Звезда Тигриный хвост! Её появление сулит несчастья Поднебесной!» ― говорили одни с умным видом, и тогда кто-то сказал: «Нынче, в год Тигра, из земли Овари, название которой начинается со знака «хвост», в столицу придёт некто Хосино ― Звёздное поле, на праздниках в пятой луне пустит множество стрел, и будет признан лучшим лучником Поднебесной ― не иначе, именно об этом говорит появление звезды Тигриный хвост!» ― так оно и вышло[61].

Разошёлся слух: «В шестнадцатый день объявится огромный монах, будет бегать по всей столице. Кто его повстречает ― не избежит беды!», и ещё говорили: «Это ― предсказание божества!» Люди недалёкие пугались: «Страх-то какой!», а кто поумнее, говорили: «Да что вы, это наверняка распустили воры ― собираются поджечь дома в городе, воспользоваться суматохой и пограбить! Будем осторожны!» А в тот день лекарь-шарлатан, живший на Седьмом проспекте, в месте, называемом Кавара-Танака, что на восточной стороне столицы, затеял драку, и совершенно голый бегал средь белого дня по столице, ввергая людей в стыд. Тех, кто с ним тогда повстречался, он избивал, и так их постигла беда. «А всё-таки сбылось предсказание!» ― потешались люди, но, вместе с тем, удивительно, что так случилось.

Говорили: «Оттого, что сотряслись горы с четырёх сторон, и засыпало норы барсуков, волков, лис и зайцев, и негде им жить, станут они собираться туда, где живут люди, придут в столицу и будут нападать на людей!» ― вот это, я думаю, было похоже на правду.

Ещё один человек рассказывал: «На рассвете первого дня пятой луны главное святилище Ивасимидзу-Хатимангу стонало и двигалось, а божьи кони разом заржали и исчезли неведомо куда. А на пятый день к вечеру эти самые божьи кони, взмыленные, оказались привязаны на своих местах в конюшне! Непонятно, что же с ними произошло. Жрецы и служители были очень напуганы!»

Ещё один человек рассказывал: «Святилище светлого бога Касима, что в земле Хитати, стонало и двигалось, божьи кони исчезли без следа, и тоже в пятый день к вечеру с кровоточащими спинами и в мыле оказались на месте. «Нынешнее землетрясение ― проявление битвы богов. Должно быть, жестоко они сражались, но победили, раз кони вернулись назад!» ― говорили жрецы и служки».

В такие времена ходят разнообразные слухи о невиданных и неслыханных вещах ― обычное дело среди людей в этом мире. Люди умные их не слушают, а вот неразумные женщины и дети, услышав такое, так трясутся с перепугу, как будто вот уже сейчас случилось что-то ужасное. Были и прочие слухи, от которых должна бы стынуть кровь. Так скажу:

«Страх какой» ― ужас какой! Как я не люблю Порождённые бедой Слухи, что умы смущают И средь знати, и в низах!

Абуна-абуна Омоэба Сукану наю но сата Такаки иясики Курусикарикэри

Свиток третий

1. О том, какие землетрясения были раньше, и что тогда случилось

Неизвестно, как было в век богов, а в записях века государей-людей о землетрясениях впервые сказано, что трясло в четырнадцатый день седьмой луны пятого года (416) киноэ-тацу в правление двадцатого государя, Ингё. В тридцать четвёртое правление, в двадцать седьмой день четвёртой луны седьмого года (599) цутиното-хицудзи государыни Суйко случилось большое землетрясение, много домов разрушилось, горы со всех четырёх сторон обвалились, тогда умилостивили богов и всё утихло.

В сороковое правление, в четырнадцатый день десятой луны тринадцатого годакиноэ-сару государя Тэмму (684) множество людей погибло при великом землетрясении, о каком и не слышали раньше. При сорок втором государе, Момму, в двадцать третий день шестой луны четвёртого года эры Кэйун (707). При сорок пятом государе, Сёму, в четвёртую луну шестого года киноэ-ину эры Тэмпё (734). При пятьдесят пятом государе, Монтоку, в пятый день пятой луны второго года кинотоно-и эры Сайко (855) при великом землетрясении у изваяния Великого Будды в храме Тодайдзи отпала голова. После того сильные толчки продолжались, но, как описано у Камо-но Тёмэя в его «Записках из кельи», уже были не настолько сильны. С каким же мастерством он всё описывал! В следующем году, хиноэ-нэ, в третьей луне тоже трясло.

В пятьдесят восьмое правление, при государе Коко, в последний день седьмой луны третьего года хинотоно-хицудзи эры Нина (887) случилось большое землетрясение, воды морские нахлынули, враз накатились на землю, и неведомо, сколько людей тогда утонуло. Горы обрушивались, завалили долины, люди в домах среди гор были засыпаны, и кроме того, и дворец государя, и дома простых горожан рушились и рассыпались.

В шестьдесят первое правление, при государе-иноке[62] Судзаку, в двадцать седьмой день пятой луны четвёртого года киноэ-ума эры Сёхэй (934), и в седьмой год хинотоно-тори той же эры, в пятнадцатый день четвёртой луны. В шестьдесят четвёртое правление, при государе-иноке Энъю, в восемнадцатый день шестой луны первого года хиноэ-нэ эры Тэйгэн (976) случилось невиданное по силе землетрясение, трясло день и ночь, не переставая ни на минуту, всё трясло и трясло беспрерывно. Дома поломались, много людей пострадало, расселась земля и из неё хлестала жидкая грязь.

В шестьдесят девятое правление, при государе-иноке Го-Судзаку, во второй день четвёртой луны второго года канотоно-ми эры Тёкю (1041) зашаталась и упала пагода в храме Ходзёдзи[63]. В восемьдесят второе правление, при государе-иноке Го-Тоба, в девятый день седьмой луны первого года эры Бундзи (1185), в восемьдесят восьмое правление, при государе-иноке Го-Фукакуса, в двадцать третий день второй луны второго года хинотоно-ми эры Сёка[64]. В девяносто первое правление, при государе-иноке Фусими, в четвёртой луне первого года эры Эйнин (1293) сильно трясло на протяжении нескольких дней без перерыва. В Камакура погибло под обломками или было засыпано больше десяти тысяч человек. В девяносто девятое правление, при государе-иноке Го-Когон, в пятый год эры Эмбун (1360) случилось сильное землетрясение, прекрасно описанное в «Повести о Великом мире».

В сто первое правление, при государе-иноке Го-Комацу, в девятом году мидзуноэ-ума эры Оэй (1402) весной появилась звезда-метла, летом палило, поля не зеленели, колодцы пересохли, осенью случились наводнения и подули ураганные ветры, а зимой было большое землетрясение. И в тринадцатый год хиноэ-ину той же эры (1407) весной в Поднебесной разразился большой голод. Не описать, что творилось вдоль дорог, и по домам тоже было не счесть тех, кто умер от голода. Как наступила осень, случились наводнения, ураганы, и зимой в первый день одиннадцатой луны произошло землетрясение. А в пятый день первой луны четырнадцатого года хинотоно-и было очень сильное землетрясение.

В сто третье правление, при государе-иноке Го-Ханадзоно, в пятом году цутинотоно-тацу эры Бунъан (1448) наводнения, землетрясения, моровое поветрие и голод сменяли друг друга. В следующем, первом году Хотоку, цутинотоно-ми, с четвёртой луны трясло день за днём, и много людей погибло. В то же правление, в первом году эры Косё (1455), кинотоно-и, вечером последнего дня двенадцатой луны ― большое землетрясение. В сто четвёртое правление, при государе-иноке Го-Цутимикадо, в первом году эры Бунсё (1466), хиноэ-ину, в двадцать девятый день двенадцатой луны. В то же правление, в третьем году эры Мэйо (1494), киноэ-тора, в седьмой день пятой луны. Тогда же, в седьмом году (1498), цутиноэ-ума, в одиннадцатый день шестой луны во всех землях случилось большое землетрясение, много людей погибло и на берегу, и в горах.

В сто пятое правление, при государе-иноке Го-Касивабара, в седьмом году эры Эйсё (1510), каноэ-ума, в седьмой день восьмой луны, тогда же, в девятом году (1512), мидзуноэ-сару, в десятый день шестой луны. В сто седьмое правление, при государе-иноке Оогимати, в двенадцатый год эры Тэнсё (1585), киноэ-сару, с двадцать девятого дня одиннадцатой луны началось великое землетрясение, и трясло до конца первой луны следующего года. В сто восьмое правление, при государе-иноке Го-Ёдзэй, в первый год эры Кэйтё (1596), хиноэ-сару, с двенадцатого дня седьмой луны начало сильно трясти, и даже в следующую луну толчки не утихали. Начиная с того времени уже нынешние старики помнят, что было[65]. В сто девятое правление, при государе эры Дайдзё, в девятнадцатый год эры Кэйтё (1611), киноэ-тора, когда государь изволил принять титул, наследуемый десятки тысяч лет, в двадцать пятый день пятой луны было большое землетрясение. Всё вышеизложенное описано в записях, так что и в старину такое бывало.

В сто двенадцатое правление, при государе Кондзё, во второй год эры Камбун (1662), мидзуноэ-тора, с первого дня пятой луны началось большое землетрясение и трясло каждый день, когда по пять-семь раз в день, когда по два-три раза, и так изо дня в день ― уж месяц сменился, а всё ещё слышны отголоски. Те, кто в преклонных годах, наверное, помнят подобное, а для тех, кто помоложе, всё это было внове, а уж женщины и дети, само собой, сильно перепугались.

Стоит ли и говорить, что бывало такое в прежние века и в Китайской земле. При императоре Великой Юань Ши Цзуне[66], в двадцать седьмом году эры Чжиюань, в восьмой луне было великое землетрясение, много домов разрушилось и повалилось, и семь тысяч человек погибло под ними. При императоре Чэнцзуне[67], в восьмую луну седьмого года эры Дадэ и в восьмую луну десятого года той же эры случились большие землетрясения, погибло пять тысяч человек, и среди них даже дамы, служившие императрице, и министры. При императоре Шуньцзуне[68] в восьмую луну второго года эры Юаньтун было землетрясение. В правление династии Великая Мин, при императоре Сяоцзуне, в первый день первой луны четырнадцатого года эры Хунчжи (1501) случилось большое землетрясение и много людей погибло.

Нынешнее землетрясение не было чем-то таким, чего раньше не бывало ни в иных странах, ни в нашей земле. Такое всё же иногда случалось, и не дело, что знать и низкородные так перепугались, будто такое случилось впервые.

Мудрость буддийских сутр объясняет, что бывают четыре вида землетрясений[69]. Таково самое общее объяснение. Говорится, что в самом низу этого мира находится Круг ветра, который поддерживает находящийся посередине Круг воды. Сверху этот круг твердеет, образуя Пределы металла, на которых и лежит Круг земли, где живут люди. Малейшее движение Круга ветра отдаётся в Круге воды, через Пределы металла передаётся Кругу земли, отчего вся земля приходит в движение.

Путь перемен[70] объясняет, что если вверху собирается много инь, а ян оказывается внизу, то ян, сдавленный инь, стремится подняться наверх, и когда он движется, происходит землетрясение. Места, где трясёт и где не трясёт, зависят от расположения водных жил. Говорят, из людских болезней, соответствующих такому состоянию, должно назвать «недуг Паньгу[71]». Всё это производит начало ян, когда высвобождается. Когда оно вверху, то, что производит звук, зовётся «гром», а то, что без звука ― «молния». Когда производит движение внизу, называется «землетрясение» ― такие есть разные объяснения, а способа предотвратить землетрясение не существует.

2. О том, что рекли божества в разных святилищах

От этого землетрясения богатые и бедные, высокородные и низкорождённые испугались и шумели: «К чему это всё идёт, и что из этого получится!» ― беспокоились они. В столице ― это само собой, но и в сельской глуши, по деревням и посёлкам в жилищах богов и небольших святилищах сразу же повырвали сорные травы, зажгли светильники, развесили бумажные талисманы-гохэй, разложили приношения, подносили рис и сакэ, а к тому же проводили обряд окропления[72], так утихомиривали гнев богов, моля: «Усмирите это землетрясение!», а боги через оракулов изволили сообщать о своём недовольстве тем, что происходило в недавнее время, и было то похоже на правду.

Рассказывают, что божество святилища Синомия в Ооцу изволило при жизни являться четвёртым сыном государя годов Энги, звали его Сэмимару[73]. «Неуёмны желания людские, живут ли они во дворцах или в хижинах!» ― сказал и затворился недалеко от Аусака, там сложил знаменитое стихотворение «Так вот её норов…[74]» Когда стал божеством, назвали его «Синомия» ― Четвёртый принц, и почитают его до сих пор с усердием, поскольку дух его гневлив.

В этот раз землетрясение в Ооцу было много сильнее обычного, домов у людей рухнуло немало, решили они: «Это неспроста!» ― собрались те, кто считали его своим местным божеством, провели окропление и утихомиривали дух божества. Было это в четвёртый день пятой луны, и стояла толчея среди пришедших почтить божество.

Вода закипела, забила ключом на три сяку, служки били в барабаны, голос флейт вторил шуму ветра в соснах, звенели медные гонги, выровняв ритм, ждали они, и тут вышла пожилая жрица в белом одеянии, лет за пятьдесят, с выпирающими скулами и черна лицом, с ниспадавшими седоватыми волосами, потрясла колокольцем в такт, и станцевала танец, да так величаво и почтительно, что все проливали слёзы от восхищения.

И вот, под конец своего танца она подхватила талисманы-гохэй, приблизилась к котлу с водой, немного помолилась, помешала кипяток в котле и вознесла над ним ветку, к которой были привязаны гохэй. Тут кипящая вода взбурлила, вскипела с новой силой, жрица сбросила верхнее одеяние, взяла в обе руки пучки зелёных веток бамбука-саза, и под стук барабанов дважды и трижды погрузила их в кипяток. Собравшиеся там люди впечатлились, стоявшие впереди сжимали руки, стоявшие позади ― вставали на цыпочки, все затаили дыхание. Капли воды, срывавшиеся с веток, были нестерпимо горячи, люди стали от них уворачиваться, и вот тут-то внезапно вновь случилось землетрясение.

Все испугались, поднялся гам и переполох, ноги заплетались, люди падали, толкали друг друга, малые дети заревели вголос здесь и там. Вскоре толчки утихли. Те служки, на которых попали капли, вернулись к святилищу, а жрица ― та убежала дальше других, влезла на криптомерию, росшую рядом со святилищем, побледнела и являла собой воплощение ужаса, а когда толчки утихли, она спустилась, подозвала служителей, приказала им бить в барабаны и играть на флейтах, окропила всех, и объявила речение божества:

«Прихожане! Прихожане! Дали сейчас мне воду, и тем облегчили Три страдания[75]. Случилось великое землетрясение, и вы молитесь мне? Я себя чувствую так же! От землетрясения, которое только что было, я испугался и влез на криптомерию. Само собой, что вы, дети мои, тоже испугались! Но подумайте и обо мне! Я хочу оберегать потомков здешних родов, но от землетрясений я сам пугаюсь и не могу сосредоточиться на том, чтобы беречь вас. Уж постарайтесь получше поберечь себя!» ― так сказал и изволил унестись ввысь[76].

В земле Ооми землетрясение было особенно страшным, и здесь тоже в жилищах богов и в небольших святилищах в каждой деревне и в каждом посёлке проводили окропление и возносили молитвы, ― святилища все разные, а жрица была всего одна, та, что из святилища Синомия. Нанимали её для проведения служб и там, и тут, везде речения божества были такие же, как и первое. И в святилище великого светлого божества Мороха[77], что по дороге из Ооцу в Ямасина, тоже пригласили жрицу из Синомия, провели окропление и слушали речение божества. Уже после того, как окропили, божество рекло:

«Что же, слушайте хорошенько, мои прихожане! Все эти годы и месяцы не вспоминали вы обо мне, алтарь и святилище обветшали и покосились, двор весь зарос травой, даже не высказать, сколь печально мне было. Люди на поклонение не приходили, фонарей не зажигали. Само собой, что уж пляски-кагура проводились только в дни праздников. Подношения как устроили в праздник, так и оставляли, ничего не поправляя. От грусти великой выходил я к воротам-тории, разглядывал путников и тем утешался. Таблички-лошади эма[78], что постоянно висят в святилище, от дождей и росы облупились, и ездить на них уж нельзя. Когда где-нибудь что-то происходит, выехать я не могу, и божества выше рангом презирают меня, а всё из-за вас, мои прихожане! Я не могу высказать им то, что у меня на душе, а потому с нынешних пор и потом никто меня не будет ценить. В кои-то веки вы нынче провели окропление и тем облегчили Три страдания, порадовали мою душу. Напуганные таким землетрясением, тут же стали искать, чего здесь не было[79], и пришли ко мне с молениями? Боюсь я, что от этого землетрясения развалится святилище и место для поклонения, а если оно упадёт, то никого не найдётся, чтобы заново возвести постройки. Слишком я занят сохранением своих построек, чтоб не упали. Очень рад, что вы провели окропление, но справиться с землетрясением мне не по силам, берегите себя хорошенько!» ― так рёк и изволил унестись ввысь.

Прихожане решили: «Божество наказывает беречь себя. Если же не побережёмся, падёт на нас божественная кара. Что же, сделаем так, как приказало божество, побережёмся, тем и умилостивим его!» ― сплели из бамбука хижины и поселились в них, и тяжко было их видеть, враз превратились они в какое-то сборище бродяг!

В западной части столицы, у Камиягава, в святилище Тэнно[80] в Китидзи провели обряд окропления, и божество сообщило свою волю.

«Что же, прихожане, в такой страшный час провели вы окропление и тем не только избавили меня от страданий, но и порадовали мою душу! Так вот, раз уж это сильное землетрясение перепугало вас до полусмерти, я был обеспокоен и пошёл узнать у богов повыше меня, а они отвечали: «В старину тоже бывало, что если уж начинало сильно трясти, то потом не стихало долго. Наверное, ничего особенного не случится, но точно не скажем!» ― так изволили сказать! Прихожане, берегите себя! Когда я говорю «берегите», я не говорю о чём-то особенном. Камни на крышах, прижимающие доски кровли, могут упасть. Дома поменьше нужно укрепить подпорками. Если где-то может разломиться земля ― стелите дверные доски. Если оставлять закрытыми двери и створки-сёдзи и дом покосится, потом их не откроете. Оставляйте открытыми их днём и ночью. С малыми детьми с перепугу может случиться родимчик. Дайте им лекарство от глистов, убаюкайте и успокойте их[81]. Если дом может развалиться, то бегите, не мешкайте. Возле домов с черепичной кровлей, у глиняных кладовых не проявляйте беззаботности. Будьте осторожны с огнём. В такие времена от суеты происходят пожары. Будете следовать моим советам, не прогадаете. Хочу я вас охранить, но много у меня прихожан, за всеми не услежу, и часто бывает, что просто забываю!» ― так строго приказало божество, все успокоились, внимали с почтением и сосредоточенно, как тут вновь тряхнуло и загрохотало, жрица побледнела, вбежала в святилище, и божество изволило улететь ввысь.

«Вот это ― действительно слова божества!» ― говорили прихожане и почтительно складывали руки в молитве. А были и такие, кто говорил вполголоса с насмешкой: «Не может это быть речами божества. Всё это знает любой. Ничего удивительного в таком пророчестве нет!»

И в других местах в столице и за её пределами, где трясло, спешно прибирали святилища, возносили молитвы, и возвещали волю божеств.

3. О том, как поссорились муж и жена, и муж решил постричься в монахи

Бродили по свету в то время и недалёкие люди, которые внезапно постриглись в монахи. Сами себя нарекли прозвищами вроде «Новый монах», никаких особых способностей у них не имелось, как они были, так и остались со своей глупостью. Они распускали слухи: «Четвёртый день пятой луны ― особенный день, будет трясти, земля разверзнется и станет дном морским, а если и не разверзнется, то пойдёт огненный дождь и спалит всё дотла, ― при любом исходе начнётся конец света!» Богатые и бедные, высокородные и низкорождённые по всей столице, услышав это, заливались кровавыми слезами, страшились и печалились. А были и такие, кто говори: «Что бы там ни говорили, а такого не может быть!»

Один человек, не то, чтобы совсем неимущий, а так, худо-бедно сводивший концы с концами, услышал эти разговоры и перепугался безмерно, руки у него затряслись, ноги подкашивались, в глазах помутилось, в груди застучало. Не сознавая, сон это или явь, думал он: «Негоже мужчине показывать страх прилюдно, не оберусь я насмешек!» ― и лежал, стараясь не выказывать чувств. Гадал он: «Вот сейчас затрясёт, и поглотит меня пучина морская. Или, может, прольётся огненный дождь!» ― и тут, как настал час Овцы, с севера загремело и загудело, начало трясти вовсю. «Вот, настал тот час, когда даже деревья, травы и земли, люди, птицы и звери, все разом отправятся к Будде! А вдруг удастся спастись? Нужно бежать, не жалея ног!» ― решил он, схватил жену за руку и бросился бежать на юг. Так добежал он до берега реки у Седьмого проспекта.

И вот, когда толчки утихли, через какое-то время пришёл он в себя, оглянулся вокруг, и оказалось, что когда он бежал, то за руку держал не жену ― перепуган землетрясением, утащил он силком какую-то совсем незнакомую монашку из Кумано, которая там случайно затесалась, так и добежал с ней до самого Седьмого проспекта. «Какая неприятность! Вот теперь-то сделаюсь я предметом насмешек!» ― подумал он, и, понурившись, вернулся домой к концу дня. Жена его разозлилась не на шутку:

― Теперь-то видно, как ты ко мне всегда относился! Меня, значит, бросил, ухватил за руку эту негодную монашку и сбежал, зла на тебя не хватает! Живи теперь до скончания века с этой монашкой, чтоб ей пусто было! Разведись со мной, тебя приняли зятем в мой дом ― иди отсюда!» ― и брошенный муж говорил:

― Разве людям никогда не случается ошибаться? Я-то ведь думал, что это тебя схватил! А злишься ты из ревности. Вот послушай, что я сложил:

Лучше пусть меня бросит Землетрясение наземь, Чем бросит меня жена! Нужно её успокоить, всё лучше, Чем твердить: «Мир, исправься!»

Наю ёри мо Цума ни фураруру Курусиса ни Кигэн наоси то Ю ва ё наоси

Так говорил он, а жена разошлась ещё пуще:

― Нашёл время стишки сочинять! Слышать тебя не хочу! Всё, с меня хватит! Иди к своей монашке! ― так и прогнала его. Среди той суеты, что поднялась от необычного землетрясения, не нашлось никого, кто бы их примирил. Ничего ему не оставалось, как уйти, и он повесил на столб ворот стихотворение:

Ушёл я от тебя, И, может, скажут: «Он её не любил!» Ведь не знают люди, Из-за чего была ссора![82]

Идэтэ инаба Кокоро кароси то Ии я сэн Коно исакаи о Хито ва сиранэба

Хоть и плакал он, но прогнали его, и причин оставаться в миру у него не осталось. Тут же обрился он и ушёл в монахи, хоть и было решение его скороспелым. Стал он жить по знакомым, так дни проходили за днями, прошла Безводная луна, потом луна Кисти[83], и землетрясения продолжались. А он тем временем бродил по разным землям, высматривал и выспрашивал о разрушениях, а потом рассказывал людям, и правдивы были его рассказы.

4. О том, что такое «наю», а также о стихах Дунпо

Один человек пришёл и спросил:

― Землетрясение по-японски называют то «наю», то «наи». Которое из названий правильное?

Новый монах вышел к нему и отвечал:

― В ряду слогов «я, и, ю, э, ё» они могут заменяться одно на другое по сродству, и потому оба слова имеют одинаковое значение. Обозначают они, что громко гремит и трясётся земля. Греметь (нару) и трястись (юру) вместе и будет «наю». Опять же, и дома, и деревья и травы клонятся (набику) и трясутся, вот потому-то и называют это «наю». «Наю трясёт» обозначает то же самое. Счастливые и несчастливые события зависят от месяца, когда случилось землетрясение. В собрании стихов Дунпо[84] описано, как один человек рассказывал… ― с этими словами монах написал и показал, ― Вот, взгляните-ка на это!

Весной, когда народ слабеет ― «огонь». Случится сильная засуха. Вторая, пятая и восьмая луны ― «дракон». Знатные и простолюдины погибнут. Шестая, первая и девятая луны ― «металл». Злаки принесут богатый урожай. Седьмая и двенадцатая луны ― «государь». Начнётся вооружённый мятеж.

― Нынешнее землетрясение возвещает, что пять злаков принесут богатый урожай, и народ будет в довольстве. И в древности, во времена добродетельных государей, от взаимодействия инь и ян, смены пяти элементов в Небе и на земле случались бедствия. Вот и ныне так же. Так что не нужно так уж бояться. Что и говорить ― разве может быть, чтоб в нынешние времена, когда Четыре моря усмирены и спокойны, это происшествие было бы божественным предупреждением!

В народе говорят, что наш мир покоится на Царе-драконе, и когда Царь-дракон злится, трясётся земля. Светлый бог святилища Касима[85] схватил Царя-дракона, согнул его, соединив хвост и голову, прижал это место камнем, а потому, как бы сильно ни трясло, мир людской не прервётся, и об этом в старину люди сложили:

Хоть шатается, Но не выпадет никогда Камень Грома, Пока есть на свете Бог святилища Касима![86]

Юругу томо Ё мо я нукэдзи но Канамэиси Касима но ками но Аран кагири ва

По этой народной песне я и назвал своё описание землетрясения «Камень Грома».

---

[1] Цитата из пьесы театра Но «Ирисы» (Какицубата) ― «Проходит весна, начинается лето. Хоть и говорят, что у трав и деревьев нет сердца ― но цветы не забывают о времени и распускаются в срок!»

[2] Пение кукушки совпадает по времени с началом высадки рисовой рассады.

[3] Лягушки кадзика обитают в реке Тамагава на юге Киото. Они получили такое название, «речные олени», за красивое пение. Жалобные крики оленей в горах ― традиционный образ японской поэзии.

[4] Вероятно, автор имеет в виду пожар, случившийся в Киото в предыдущем, 1661 году.

[5] 9-11 часов утра.

[6] Бытовавшее в эпохи Муромати и Эдо заклинание, использовавшееся во времена стихийных бедствий.

[7] То есть женщины-аристократки, проводившие всю жизнь в помещении и выбиравшиеся из дома только в повозке.

[8] Отсылка к 10-му дану «Записок от скуки» (Цурэдзурэгуса): «Когда жилище отвечает своему назначению и нашим желаниям, в нем есть своя прелесть, хоть и считаем мы его пристанищем временным» (пер. В. Н. Горегляда).

[9] Обряд окропления заключался в том, что в святилище в большом чане готовили отвар листьев бамбука-саза и окропляли паломников, призывая благословение богов. Пляски-кагура ― представления, проводившиеся в храмах для увеселения почитаемых там божеств.

[10] Святилище находится в центральной части Киото, в нём почитают души нескольких принцев и представителей рода Фудзивара.

[11] Весь этот эпизод перекликается с гл. 5 «Записок из кельи» (Хо:дзё:ки): «Но самым  печальным, самым грустным из всего этого представлялось то, как один мальчик лет шести-семи, единственный ребенок одного воина, под кровлей каменной ограды забавлялся невинной детской игрой ― строил домик; как он, вдруг погребенный под развалинами стены, оказался сразу раздавленным настолько сильно, что и узнать его было нельзя…» (пер. В. Н. Горегляда).

[12] Считалось, что ритуально «нечистые» материальные объекты и люди ― например, дом, где недавно кто-то умер, родственники покойного и т.п. ― могут загрязнить соприкасающегося с ними. Ритуальная нечистота переходит и на человека, принимающего пищу в таком доме. В «нечистом» состоянии не следовало посещать святилища, поскольку это могло навлечь гнев божества.

[13] Ступа из пяти элементов, горинто: ― тип буддийских пагод. Такие пагоды часто используются в качестве надгробий. Каждый из пяти элементов ступы символизирует один из элементов, составляющих мир; куб в основании символизирует землю, шар ― воду, пирамида ― огонь, полусфера ― воздух, и венчает ступу каплеобразная «драгоценность», обозначающая пустоту. Впрочем, существуют и другие символические интерпретации элементов ступы.

[14] Храм То:дайдзи и Павильон Большого Будды в Нара сооружены в 749 г.

[15] Упоминаемый здесь Павильон и статуя Большого Будды были возведены в храме Хо:ко:дзи в Киото в 1612 г. После землетрясения Павильон и статую восстановили, а в 1798 г. они сгорели после того, как в Павильон попала молния.

[16] Один дзё: равен примерно 3 метрам. Размер «шестнадцать дзё:», т.е. около 48 метров ― полный рост изображения, если бы оно было ростовым. Статуя сидящего Будды в Киото была около 19 метров высотой.

[17] Небеса Четырёх Царей и Небеса Тридцати Трёх ― названия небес чувственного мира в буддийской космологии.

[18] Согласно буддийским космологическим представлениям, мир находится над огромным океаном, поддерживаемый Мировой осью.

[19] Ад Безвозвратный (или Непрерывный, яп. Мугэн, санскр. Авичи) ― самый глубокий из адских миров в буддийской космологии, куда попадают грешники, совершившие наиболее страшные грехи ― убийство отца, матери, архата, пролили кровь Будды или внесли раскол в буддийскую общину.

[20] Речь идёт о Корейском походе Тоётоми Хидэёси 1592-1598 гг.

[21] Храмовый комплекс Киёмидзу находится в юго-западной части Киото. О разрушении каменной пагоды сообщают и другие источники. На территории монастыря есть водопад, под струями которого возносили молитвы, это было одним из мест паломничества.

[22] Каменные ворота Гион уподобляли воротам у храма Четырёх Небесных Царей ― Ситэннодзи, находящегося в Осака (в прошлом ― земля Сэццу).

[23] Сондзюн-хоссинно (1591-1653) ― 48-й настоятель храма школы Тэндай Сёрэнъин.

[24] Пятиуровневая пагода в храме Тодзи, находящегося западнее станции Киото, построена в конце IX века.

[25] Значение выражения «ууй-ууй» неясно, возможно, так передан детский лепет. Дневник Уэмон-но цубонэ и личность автора неизвестны.

[26] Дзёдзокисо (ум. в 964) ― монах из монастыря Энрякудзи, по матери правнук императора Дайго. Легенда об исправлении пагоды силой его молитвы встречается в других источниках.

[27] В различных источниках приводятся разные данные о количестве погибших, от 27 до более 200.

[28] Речь идёт о землетрясении 1 года Кэйтё (1596).

[29] В «Зерцале Восточных земель» (Адзумакагами) в записи за 23 день 8 луны сказано, что «около Накаситахаси земля треснула и разломилась, и оттуда вырывалось пламя, цвета оно было синего».

[30] Здесь обыграно стихотворение из Кокинвакасю ― «Собрания старых и новых песен Японии»: «Если спросят тебя, // что делаю я в этом мире, — // отвечай, что в Сума,// орошая рукав слезами // соль из водорослей добываю…» (Аривара-но Юкихира, пер. А. А. Долина).

[31] Точный смысл стихотворения неясен. Идзанаги и Идзанами ― в японской мифологии божества-прародители, создавшие Японские острова.

[32] Данное стихотворение неизвестно.

[33] Данное стихотворение неизвестно, но подобное ему есть в сборнике Какёхёсики.

[34] Официальное название храма ― Ондзё:дзи.

[35] Холм Полководца — Сёгундзука — находится на вершине горы Катёдзан в районе Хигасияма в Киото. При переносе столицы в Хэйан (Киото) в 794 г. для магической охраны новой столицы на холме было закопано керамическое  изображение воина, в латах и с луком и стрелами. Считалось, что при наступлении смутных времён холм содрогается и гудит.

[36] Согласно другим источникам, хижины-времянки на территории дворца были поставлены ещё в первый день.

[37] Час Овцы ― время между 1 и 3 часами пополудни.

[38] С северо-западной стороны.

[39] 9-11 часов утра.

[40] В пятый день пятой луны проводились праздники в святилищах Камигамо и Фудзиномори; состязания в верховой езде были частью праздника в святилище Камигамо.

[41] В данном случае речь не идёт о государстве, лишь о людях, которые всё это наблюдали и не могли предотвратить.

[42] Тории Мототада (1539-1600) командовал гарнизоном замка Фусими и воевал на стороне Токугава Иэясу. Погиб во время осады замка войсками Западной коалиции под руководством Исида Мицунари.

[43] 1 кэн ― 1,82 м. Замковая гора сдвинулась примерно на 145 метров.

[44] 1 дзё ― ок. 3,03 м.

[45] Эти два стихотворения подражают стихам из «Повести об Исэ» (Исэ-моногатари): «Горы все сюда // перебрались сегодня // на свиданье… // Весну на прощанье — // то навестить пришли…» (77 дан) и «Не успели еще // налюбоваться тобой, о луна, // а ты уж прятаться хочешь… // О, гребни тех гор, если б вы, // ее не приняв, убежали!» (82 дан, пер. Н. И. Конрада).

[46] Святилище и водопад находятся в г. Фукуи.

[47] Сосна в земле Ооми, у которой, согласно преданию, в 1186 или 1187 г. отдыхал Минамото-но Ёсицунэ, бежавший от гнева своего брата Ёритомо в Восточные земли. Чтобы скрыться от преследователей, он и его спутники изображали компанию странствующих монахов-ямабуси, а свои вещи они несли в ковчежцах для приношений храмам.

[48] Одно из названий земли Ооми.

[49] Ок. 1,5 м.

[50] Ныне ― район Мано г. Оцу. «На берегу в Мано» ― утамакура, устоявшийся топонимический зачин в японской поэзии.

[51] 3-6 метров.

[52] 1 коку ― ок. 180 литров.

[53] 1 кэн ― ок. 1,8 м.

[54] В буддийской космологии ― один из нижних слоёв земли, который покоится на водах Мирового океана.

[55] В стихотворении обыграны слова-омонимы наэ, «росток», и наэ, «землетрясение».

[56] Храм Тоёкуни, в котором почитали Тоётоми Хидэёси, был построен в 1599 г., через год после смерти Хидэёси.

[57] Неизвестно, о какой конкретно религиозной организации идёт речь.

[58] См. св. 1 «7. О каменной пагоде в храме Киёмидзу…»

[59] Согласно хроникам того времени, с шестого дня третьей луны 1662 г. до двадцатого дня той же луны свет Луны и Солнца покраснел.

[60] Ли Чжу ― существо в китайской мифологии, способное увидеть острие иглы на расстоянии ста шагов. В данном контексте видна ирония над предсказателями, которые говорят об отдалённом будущем, но не могут предсказать ближайшие события.

[61] Весной проводились соревнования по стрельбе из лука в храме Сандзюсангэндо. Каждый, кто выпускал наибольшее количество стрел за всю историю стрельб, удостаивался звания «Первый в Японии (лучник)». В 1662 г. новый рекорд был установлен Хосино Кандзаэмоном из земли Овари.

[62] Здесь и далее «государь-инок», как правило, обозначает прижизненно отрёкшегося от титула императора. Согласно традиции, в текстах обычно человек упоминается по последнему прижизненному титулу, несмотря на то, что во время описываемых событий он мог носить иной титул.

[63] Столичный храм, который был построен на средства Фудзивара-но Митинага (966-1027) в 1019-1022 гг.

[64] 1257 г., правильнее ― в первый год эры Сёка.

[65] С 1596 г. до времени написания произведения (1662-1663) прошло ок. 67 лет, то есть в 1662 г. старики 80-90 лет могли помнить землетрясение 1596 г.

[66] Китайское имя хана Хубилая (1215-1294), завоевавшего Китай и основавшего династию Юань. Землетрясение случилось в 1290 г.

[67] Китайское имя хана Тэмура (1265-1307), внука Хубилая и третьего императора династии Юань. Землетрясения случились в 1303 и 1306 гг.

[68] Китайское имя последнего императора династии Юань Тогон-Тэмура (1320-1370). Землетрясение случилось в 1334 г.

[69] Здесь автор ссылается на буддийский текст Махапраджняпарамита-шастра, в восьмом свитке которого поясняется, что движения земли бывают четырёх видов ― от движения огня, движения драконов, движения Гаруды и движения Небесных царей.

[70] Натурфилософская школа, происходящая из Китая, объясняющая природные явления через взаимодействие «светлого» и «тёмного» начал ― ян и инь.

[71] Паньгу ― божество-первопредок в китайской мифологии, порождение хаоса, из тела которого после смерти образовался весь мир.

[72] См. прим. 9.

[73] Энги ― девиз правления при императоре Дайго (885-930). Сэмимару ― четвёртый сын Дайго; согласно другой версии, восьмой сын императора Уда (867-931). Согласно легенде, был слеп и жил в хижине неподалёку от заставы Аусака возле г. Ооцу. Годы жизни неизвестны. Также нет сведений о том, что святилище Синомия посвящено этому божеству.

[74] Стихотворение Сэмимару, вошедшее в сборник «Сто стихотворений ста поэтов»: «Так вот ее норов?! // Ты уедешь или вернешься - // Это место разлуки. // Все - знакомые, незнакомцы - // Не минуют Заставы Встреч!» (пер. В. Сановича).

[75] Страдания, испытываемые божествами. Изначально ― буддийский термин, обозначал страдания, которые испытывают драконы, родившиеся в Мире скотов ― страдания от горячего ветра, от дурного ветра и страдание от пожирания Гарудой.

[76] Похоже, что автор высмеивает данную жрицу, поскольку речь божества, переданная через неё, её оправдывает и даже свидетельствует, будто бы она сама и была носителем духа божества в момент землетрясения.

[77] В святилище Мороха почитали Амэ-но коянэ-но микото и Амэ-но футотама-но микото, божественных предков родов Фудзивара и Имибэ.

[78] Одним из традиционных приношений богам были лошади, содержавшиеся в конюшнях святилищ и предназначенные для передвижения божества. Ввиду дороговизны лошадей и сложности ухода за ними, их стали заменять вотивными предметами ― скульптурами лошадей, или же деревянными табличками с изображением лошади. Таблички-эма и сейчас являются одним из распространённых приношений, при этом на них изображают не только лошадей.

[79] В этих словах содержится насмешка над людьми, которые стараются ухватиться за любую возможность спастись, хотя ранее пренебрегали поклонением.

[80] Здесь ― Годзу-тэнно, изначально буддийское божество, покровитель храма Гион, впоследствии почитавшееся как воплощение Сусаноо-но микото.

[81] Считалось, что судороги у младенцев вызывают глисты.

[82] Данное стихотворение почти полностью повторяет стихотворение из 21 дана «Повести из Исэ» (Исэ-моногатари): "Уйду я от тебя, // и – «сердце мелкое у ней» – // скажут люди... // Ведь не знают, // каков был наш союз!" (пер. Н. И. Конрада).

[83] Здесь автор использует старинные японские названия месяцев. 6-я луна называлась «безводной» (минадзуки), поскольку в это время отводили воду с полей (существуют и другие версии), 7-я луна ― «луна кисти» (фумидзуки), в 7 луну занимались стихосложением и каллиграфией.

[84] Су Ши (1037-1101) ― китайский поэт и государственный деятель, писал под псевдонимом Су Дунпо. Текст ниже отсутствует в известном сейчас сборнике его стихотворений; авторство неизвестно.

[85] В святилище Касима почитается Такэ-микадзути, божество грома.

[86] Древнее стихотворение, прославляющее божество святилища Касима. Другие источники также сообщают, что данное стихотворение было популярно после землетрясения 1662 года. «Канамэиси» буквально ― «замковый, скрепляющий камень». Асаи Рёи завершает этим стихотворением одноимённо названное сочинение, при переводе нами выбран данный вариант, как указано в предисловии.